Как я снимал К.Э. Циолковского. История одной фотографии...

К.Э. Циолковский. Фотограф: Михаил Лавров. Камера 9X12 см, „Детектив Апланат"; диафрагма 8; пластинки Фотохимтреста 216°ХД: 1 сек.; нюнь; 16 час.; солнечный день, боковой свет от окна.К.Э. Циолковский. Фотограф: Михаил Лавров.
Камера 9X12 см, „Детектив Апланат"; диафрагма 8; пластинки Фотохимтреста 216°ХД: 1 сек.; нюнь; 16 час.; солнечный день, боковой свет от окна.
 

В 1934 году я служил в Калужском драматическом театре. В тот год наш переход на летнюю площадку в городском саду задержался, и мы продолжали играть и репетировать в зимнем театре. У нас вошло в привычку каждую свободную минуту проводить в театральном скверике.


Так и в тот памятный солнечный и теплый день, часов около двенадцати, несколько актеров вышло из театра в сквер. У меня был с собой «Фотокор», и товарищи попросили снять их.

Когда мы, болтая и смеясь, готовились к съемке, мимо нас по аллее медленно проехал велосипедист. Это был необычный велосипедист: облаченный в длиннополый темно-серый пиджак и такие же брюки, в старомодном котелке, из-под которого ниспадали на воротник седые волосы, он без напряжения, как-то свободно, по-домашнему, сидел в низко опущенном седле, методически, не торопясь, работал педалями и двигался так медленно, что обогнать его широким шагом, право, не представляло большого труда...

— Товарищи, да ведь это Циолковский! — воскликнул молодой актер Коля Закиев.— Кто с ним знаком? Попросите его сфотографироваться с нами!

Все дружно поддержали это предложение. Но... знакомых Циолковского среди нас не нашлось. Соблазн сделать редкий снимок пересилил во мне чувство неловкости. Я догнал Циолковского, который успел уже сойти с велосипеда и направлялся по аллее к выходу.

— Константин Эдуардович!—окликнул я его. Циолковский остановился, обернулся и, слегка ссутулившись, стал поджидать меня, опираясь на новенький велосипед.

— А вы сами кто? — глуховатым голосом, но чрезвычайно четко выговаривая слова, спросил Циолковский в ответ на мою довольно связно изложенную просьбу. Я назвался. Минута, в течение которой он внимательным взглядом прищуренных глаз детально изучал мою физиономию, показалась мне вечностью.

— Мне пора домой,— вымолвил он наконец, и у меня упало сердце. — Но... я могу еще пятнадцать минут побыть с вами...

Пока я готовил свой «Фотокор», мои коллеги успели познакомиться с Циолковским, осмотреть его велосипед, а Константин Эдуардович — рассказать, что получил его в подарок, что он очень любит кататься, но — увы!—ездить быстро и подолгу, как хотелось бы, не позволяет сердце...

Я снял Циолковского в группе, запечатлел его во время велосипедной прогулки, а потом проводил до выхода из сквера.

Прощаясь, он недоверчиво спросил:

— А вы мне фотографии напечатаете? — И добавил: — Видите ли, меня снимали без конца и калужане, и москвичи, но большинство снимков я так и не увидел. Может быть, у фотографов ничего не получилось, или они решили, что эти фотографии мне не нужны!.. Я вас прошу: когда с делаете снимки, приходите с ними ко мне. Это недалеко. Вон мой дом, на углу... Рукой подать. Только, когда вам откроют, скажите, что принесли мне фотографии и что я жду вас. А то домашние могут сказать, что меня нет дома. Ко мне, знаете, столько людей ходит, что, принимай я всех, мне некогда будет и работать.

Через несколько дней я позвонил у двери дома Циолковского. Мне открыла пожилая женщина.

Странное чувство испытал я, переступив порог этого дома. Его можно сравнить, пожалуй, с ощущением, которое охватывает вас при входе в какой-нибудь заповедник или старинный храм...

Поднявшись по ступенькам небольшой лестницы, я очутился в просторных «парадных» сенях с застекленной левой стороной, выходящей на юг, во двор. Сени залиты солнцем. Пахнет нагретым деревом и масляной краской. От входной двери, по обе стороны лестницы и дальше, вдоль стен, на полу высятся стопы книг: большие, маленькие, толстые и совсем тонкие. Каждая стопа — название. Невольно вспомнилось классическое: «Склад издания — у автора».

Проходим темную переднюю, две жилые комнаты —и вот я в кабинете Константина Эдуардовича. Он поднимается с кресла мне навстречу, отложив в сторону книгу и сняв пенсне. Здесь он выглядит проще, обыкновеннее в своей длинной белой блузе с невысоким стоячим воротником, серых полосатых брюках и домашних туфлях. Он кажется даже как-то меньше ростом и дряхлее своего возраста. Чувствуется, что в течение 77 лет жизни он не был баловнем судьбы... Мо как привлекает к себе его изборожденное морщинами, покрытое желтоватым загаром характерное лицо с крупным носом, подстриженной белой бородкой, огромным лбом мыслителя! Какая жизнь, какая сила мысли в этих внимательных глазах, полуприкрытых тяжелыми веками!..

— Вот хорошо, что пришли. Покажите-ка, что у вас вышло... Я ведь, по правде говоря, думал, что обманете,— сказал он, растягивая по свойственной ему манере слова. Надев свое старомодное, «чеховское», на черном шнурке пенсне, он стал рассматривать фотографии.

Я окинул взглядом кабинет. Просторная, несколько мрачноватая из-за темных обоев комната. Письменный стол против окна, мягкое кресло с высокой спинкой, кровать, два венских стула и — книги, книги, книги. В углу — большая жестяная труба, похожая на граммофонный рупор: Константин Эдуардович плохо слышал и пользовался ею, как слуховой трубкой.

Заметив любопытство, с которым я присматривался к обстановке, Циолковский отложил снимки и сказал:

— Вот здесь я и работаю.

— Почему же, Константин Эдуардович, у вашего письменного стола такой... ну, пустынный, что ли вид?

— А я за столом и не занимаюсь. Я вам сейчас покажу, как я пишу.— Он взял со стола фанерную дощечку с лежащим на ней листом бумаги, положил ее на колени, уселся поудобнее в кресле, написал несколько строк и добавил: — Мне часто говорят, что так работать негигиенично, что так быстро устанешь. А я привык, мне так удобно. Я и пишу поэтому большей частью карандашом.

Я попросил у Циолковского разрешения еще раз сфотографировать его. Он согласился и тут же спросил, не нужно ли ему переодеться и не интереснее ли будет снимок на вольном воздухе, в саду.

— И как мне сниматься, в пенсне или без него?

Я обрадованно ухватился за эти слова и сказал, что сниму его и в комнате, и в саду, и в пенсне и без пенсне, если у Константина Эдуардовича хватит терпения.

Терпения у Циоолковского хватило. Я сделал с кабинете два снимка крупным планом, а потом, не сумев побороть тщеславия, запечатлев на третьем и себя рядом с этим великим человеком. Затем Константин Эдуардович надел свой котелок, накинул на плечи плащ с бронзовыми застежками и мы вышли в сад. Здесь, на фоне ограды, я сделал последний снимок.

На прощание Константин Эдуардович задержал меня в своем «складе изданий» и подарил дюжины полторы своих книжек.

Следующий мой визит к Циолковскому был очень непродолжителен — Константин Эдуардович был не вполне здоров. Он поблагодарил за фотографии и пригласил заходить, обещав подобрать для меня еще кое-что из своих книг.

Я не думал тогда, что эта наша встреча— последняя... Я бережно храню память о гениальном ученом и изобретателе — подаренные им книги и четыре сделанные мной фотографии,

Автор: Михаил ЛАВРОВ. Впервые публиковалось в журнале Советское Фото №9, 1957 год...

ps

Ныне эта фотография широко используется в книгах и в Интернете, в частности - на Википедии. И фотография этого достойна!

 

You have no rights to post comments